«Письма о духовном пении»

статьи в виде писем

• Письма: первое-пятое к Н.М.Данилину

  1919-1920 – 5 пп. 23 стр.

• Письма: шестое-десятое к Чеснокову

  1921г. – 5 пп. 16 стр.

 

Машинопись. Надпись на обложке и подписи – автографы

Лл. сброшюрованы

 

ПИСЬМА О ДУХОВНОМ ПЕНИИ

 

Данилину: первое-второе-третье-четвёртое-пятое

Чеснокову: шестое-седьмое-восьмое-девятое-десятое

 

Каютов

                                Данилину

 

Письмо первое

Мне хочется передать Вам некоторые мои мысли относительно духовного пения. Может быть когда-нибудь что-нибудь из них Вам пригодится.

Я всегда интересовался Богослужением и часто посещал церковь, но собственно постановкой духовного пения я особенно заинтересовался после того, как организовал свой церковный хор. Мне хотелось поставить этот хор на должную высоту, и поэтому передо мною поневоле встал вопрос, что должен собою представлять духовный хор, каковы его задачи и каким требованиям он должен удовлетворять, и с течением времени я дал себе определённые ответы на эти вопросы, пришёл к совершенно определённым выводам и всем этим я и хочу поделиться с Вами, как с человеком искренно любящим это дело и посвятившим ему все свои силы и способности.

Мне хотелось бы выяснить всю важность вопроса о том, какое значение имеет духовное пение в Богослужении и каким требованиям оно должно удовлетворять, указать на нескольких примерах, какова должна быть постановка духовного пения и к чему должен стремиться регент в своем исполнении и хотя наметить, в размерах моих сил, те пути, по которым можно было бы приблизиться к указанной цели, а затем пусть каждый совершенствуется в этом направлении в меру своих сил, способностей, понимания и своего художественного чутья.

Прежде всего я остановлюсь на следующем положении, не усвоив и не уяснив себе которого вполне точно и определенно, нельзя и говорить о постановке духовного пения.

Человек создан из души и тела и отсюда он имеет потребности духовные и физические, которые он и стремится удовлетворить. Сообразно с этим и всё, что существует на свете, а следовательно и духовное пение имеет внешнюю форму и внутреннее содержание: внешняя форма должна удовлетворять физическим потребностям и чувствам человека, а внутреннее содержание его духовным потребностям; только тогда внешняя форма и внутреннее содержание будут отвечать своему назначению, когда они будут надлежащим образом удовлетворять соответственным потребностям человека. Поэтому я считаю очень важным прежде всего определить, что является в духовном пении его внешней стороной или формой и его внутренним содержанием.

Внешней формой для духовного пения является хор с его внешними достоинствами и недостатками; например численность хора и отсюда сила и полнота его звука, соответствие голосов в каждой партии, соответствие отдельных партий между собою, правильность и чистота звука, слитность аккорда, отчётливость и ясность в произношении слов, умение давать оттенки разного рода; всё это удовлетворять слух, то есть внешний орган восприятия молящагося. Сюда так же надо отнести и дисциплину в хоре, которая должна выражаться в благопристойном поведении певцов на Клиросе, что должно удовлетворять другой внешний орган восприятия – зрение.

Внутреннее содержание или внутренняя сторона духовного пения заключается в соответственной передаче содержания и настроения исполняемых духовных песнопений и она должна отвечать и удовлетворять разнообразным духовным стремлениям и настроениям молящагося. Эту  внутреннюю сторону духовного пения представляет собою регент, от которого зависит придать то или другое настроение исполняемому песнопению и так или иначе согласовать отдельные песнопения между собою. Взаимоотношения хора и регента я бы охарактеризовал такими сравнениями: хор – это тело, а регент – это душа; хор – это музыкальный инструмент, регент – это артист.

Само собой понятно, что создать прекрасную внешнюю форму  духовного пения, то есть хор, несравненно легче и проще, чем создать надлежащую его внутреннюю сторону. Да и действительно, внешняя форма слишком ограничена и потом и возможность ея создания для человека – более легко достижима: можно увеличивать хор, но только до известных весьма определённых пределов: Вы поёте в небольшой церкви, вы не можете поставить хора в 150-200 человек, хотя бы даже Вы имели на это фактическую возможность: прежде всего пространство не позволит, чтобы поставить такую массу народа, да и тот звук, который получится, не будет соответствовать скромным размерам церкви. Допустим, Вы имеете громадный Храм и поместите в него хор в тысячу певцов, но при такой массе певцов регент даже не будет в состоянии управлять ими как следует. Вообще для внешних форм и для внешних восприятий поставлены очень узкие и определённые границы благодаря ограниченности наших внешних органов восприятия: Духовные же наши потребности сравнительно с физическими и способы духовного восприятия неизмеримо шире и глубже и при этом далеко не так легко уловимы, а поэтому то и удовлетворить их гораздо труднее, чем физические, и следовательно, здесь требуется гораздо больше вдумчивости, внимания и работы.

Я  буду говорить только об этой внутренней стороне духовного пения, которая по моему глубокому убеждению является наиболее существенной и важной для молящегося и которая, на мой взгляд,  при современной постановке  духовного пения не соответствует своему назначению, ибо ей слишком мало уделяют внимания и слишком мало о ней думают и заботятся, а подчас даже совсем забывают. Внешней формы духовного пения я буду касаться только попутно, поскольку она тесно связана с внутренним содержанием.

Внутреннее содержание по отношению к внешней форме в духовном пении, как это я сказал, занимает первенствующее место и вот почему я это утверждаю. Церковь имеет дело с духовной стороной человека и удовлетворения этой духовной стороны человек прежде всего и ищет в церкви. Под влиянием разного рода окружающих обстоятельств и событий человек ощущает духовную потребность славословить Бога и Его дела, благодарить Бога за посылаемые Им милости, каяться в своих грехах, молиться за своих близких, просить Бога о своих нуждах, о соединении вступающих в брак, о упокоении усопших и т.д. Сообразно с этими разнообразными духовными потребностями молящегося и составлены разного рода службы церковные и отдельные песнопения, и отсюда ясно, что только такое исполнение служб и песнопений будет отвечать своему назначению, которое будет гармонировать и являться выразителем тех чувств, которыми они были вызваны и которые наполняют и захватывают душу человека. Поэтому маленький хорик, отвечающий этим условиям, может доставить молящемуся человеку несравненно больше духовного удовлетворения и наслаждения, чем большой, прекрасно построенный и звучащий хор. Лично я по крайней мере не раз испытывал это на себе. Точно так же далеко не все то, что может произвести на нас сильное впечатление на концерте, удовлетворит нас в церкви.

И так исполнение церковных и отдельных песнопений должно соответствовать их назначению и внутреннему содержанию и вот этого то соответствия в подавляющем большинстве случаев я не замечаю в Московских хорах; мы видим главным образом увлечение внешней стороной пения, стремление дать как можно больше концертного пения, щегольнуть своими солистами, а наше простое пение, под которым я разумею осьмогласие, которое имеет такое важное значение в Богослужении, отводится на второй план: им наши хоры не интересуются и оно находится у них в достаточном пренебрежении, и благодаря этому, к сожалению надо отметить, - и молящиеся постепенно привыкли относиться к нему без всякого интереса и, пожалуй большинство из них, не будучи в состоянии понять и разобрать слова, совершенно не знакомы с содержанием и значением хотя бы стихир. И над этим вопросом стоит остановится. Для того, чтобы лучше уяснить мою мысль, я поставил бы такой вопрос: «какие песнопения за всенощным бдением делаю праздник», и мы должны будем ответить на этот вопрос, что праздник делают стихиры, тропари, прокимны и проч., т.е.  простое пение, а никак и отнюдь не концертное или сольное исполнение «Свете Тихий», или «Ныне отпущаеши». Да и действительно «Свете Тихий», «Ныне отпущаеши» поют за всенощной и накануне Богородичных праздников и праздников Святых Мучеников и т.д., и будем ли мы исполнять «Свете Тихий» просто ли, Чайковского ли, Рахманинова ли – это будут только разного рода музыкальные произведения, но по отношению к данному празднику ни одно из них не скажет нашей душе больше, чем другое. А стоит только запеть тропарь Празднику, хотя бы «Во Иордании крещающуся Тебе Господи», и посмотрите, как оживится сейчас же вся церковь, все спешат себя осенить крестным знаменем, некоторые кладут земные поклоны; молящиеся не только почувствовали Праздник, но они знают, какой Праздник сегодня прославляется, они невольно переносятся своею душой к соответственным событиям и воспоминаниям, связанным с этим праздником. Можно ли после этого сомневаться в том значении, которое имеет и должно занимать место простое пение в нашем Богослужении и с каким вниманием следовательно к нему необходимо относиться.

До следующего письма.

22 февраля 1919 года.

 

 

Письмо второе

В своем первом к Вам письме я остановился на том, какое вообще важное значение занимает в нашем Богослужении простое пение, к исполнению которого наши хоры относятся столь пренебрежительно.

Да и действительно: возьмем хотя бы стихиры: ведь они заслуживают к себе очень большого внимания, как по своему содержанию, так и по своему настроению. В стихирах объясняется смысл и значение Праздника и вспоминаются соответствующие события: в стихирах Святому рассказывается его жизнь и его деятельность, его подвиги, отмечаются характерные его черты; в стихирах великопостных даются соответствующие поучения и наставления, а поэтому они представляют особенный интерес и особенное значение в Богослужении, и только тогда регент и хор могут считать, что они стоят на должной высоте и выполнили свое назначение, когда стихиры будут исполняться ими таким образом, чтобы молящийся имел возможность не только услышать и разобрать каждое слово, но и понять каждую мысль, каждое поучение и сопоставление.

Наше простое пение положено, как это всем известно, на восемь гласов и каждый из гласов имеет свой характер и настроение, в соответствии с которыми песнопения в зависимости от их содержания и настроения положены на тот или другой глас. Например: пятый глас имеет торжественный характер; на этот глас поётся стихира на стиховне Святителю Николаю. Вспомните эту стихиру: «Радуйся священная главо, чистый добродетеле доме, божественнейшего священства правило, пастырю великий, светильниче светлейший, иже победы нося имя, и молящимся милостивен преклонитель, приницаяй немощным прощениям, избавителю готовейший, хранителю спасительный, всем верую чтущим всеславную память твою, Христа моли преблажение, низспослати миру велию милость»:  Какие яркие мысли и чудные слова и с каким подъёмом должно быть произнесено: «Радуйся, священная главо» и неужели эти проникновеннейшие слова, эта характеристика столь чтимого не только всей Русской землёй, но и далеко за ея пределами, Великого Свяителя, выраженная в таких кратких и в то же время сильных и ярких выражениях, заслуживает того, чтобы скомкать ее и пропеть, как вещь, не имеющую значения и интереса в ожидании предстоящего сольного выступления прекраснейшего баритона в столь излюбленном «Ныне Отпущаеши» Строкина, и для скольких тысяч молящихся и именинников присутствующих у всенощной 5-ого Декабря, эта стихира проходит совершенно незаметной.

А вот первая стихира первого гласа: «Вечерняя наша молитвы прими Святый Господи и подаждь нам оставление грехов, яко, един, еси, явлей в мире Воскресение». Ведь это самые простые, молитвенные слова и так же просто и молитвенно они должны быть пропеты.

Теперь возьмём стихиру на «Господи воззвах» третьяго гласа: «Твоим Крестом Христе Спасе, смерти держава разрушися и диаволя прелесть упразднися, род же человеческий, верою спасаемый, песнь Тебе всегда приносит». Эта стихира вызвана радостным чувством сознания победы Спасителя над царством смерти и диаволом и исполнение этой стихиры должно быть радостное.

Стихира на Стиховне третьего гласа: «Страстию Твоею Христе, омрачивый солнце, и светом твоего воскресения, просветивый всяческая, приими нашу вечернюю песнь Человеколюбче». Какое удивительное сопоставление и необходимо, чтоб молящиеся не только услыхали эти слова, но имели бы возможность их усвоить.

Выше я сказал, что в стихирах преподаются соответствующие поучения, что так же является духовной необходимостью для верующего в известные моменты. Как на пример укажу на следующее: человек приходит в Храм Божий в дни Великого поста, с тем, чтобы покаяться в своих грехах и очиститься от низ и церковь: принимая кающегося и отпуская ему его грехи, должна дать ему указания и соответствующие поучения о том, что же он должен делать, к чему он должен стремиться, чего он должен избегать и  такого рода указания и поучения мы так же найдём в стихирах. Возьмём стихиру на «Господи воззвах» в среду первой недели Великого поста: «Постящеся, братие телесне,  постимся и духовне; разрушим всякий союз неправды; расторгнем сети насильных соглашений; всякое писание неправедное раздерем, дадим алчущим хлеб и нищие бескровные изведем в домы; да приимем от Христа Бога велию милость». И каждому, приходящему в церковь, постящемуся и кающемуся в своих грехах, необходимо прислушаться к этим словам, необходимо вникнуть в их смысл, необходимо запечатлеть их в своем сердце, ибо зачем же в противном случае и приходить в церковь. И стихира эта сообразно со своим содержанием должна быть пропета просто и вразумительно: она  должна проникнуть в душу молящегося и возбудить в ней желание последовать тому, что в ней предлагается.

Но ведь человеку трудно сразу отрешиться от окружающих его повседневных забот и хлопот, трудно сразу вырвать свою душу из той среды всяких соблазнов, огорчения, волнений, которые окружают его изо дня в день и церковь это прекрасно понимает и считает необходимым постепенно подготовить его к посту и покаянию, дать ему возможность постепенно отрешиться от окружающей и засасывающей его повседневщины и с этой целью Церковь посвящает одну из предшествующих Великому посту недель воспоминанию о Мытаре и Фаисее, другую – притче о Блудном Сыне и излагает эти воспоминания в стихирах. Приведу некоторые из них: стихиры в неделю Мытаря и Фарисея на Господи Воззвах: «не помолимся фарисейски, братие, ибо возносяй себе смириться. Смирим себя перед Богом пощением, мытарски зовуще, милостив, буди Боже нам грешным». «Фарисей тщеславием побеждаемъ, и мытарь покаянием преклоняем, приступисте к тебе единому Владыце: но ов убо похвалився, лишися благих; ов же ничтоже вещав, сподобился дарований. В сих воздыханиях, утверди мя Христе Боже, яко человеколюбец».

Стихира на стиховне в неделю о Блудном Сыне: «Отеческого дара расточив богатство, с бессловесными скоты пасохся окаянный и тех, желая пищи, гладом таях, не насыщаяся, но возвратихся к благосердому Отцу, взываю со словами:яко наемника приими мя, припадающа человеколюбию твоему и спаси мя».

Не правда ли, что в этих стихирах мы слышим призыв к тому, чтобы сосредоточиться в себе, подготовить себя к покаянию и достойно встретить дни Великого поста. Нужно ли доказывать, что небрежное и невнимательное отношение к использованию этих стихир недопустимо, и что молящийся имеет полное право требовать от регента и от хора уважительного к ним отношения и соответственной их передачи.

До следующего письма.

27 февраля 1919 года

 

 

Письмо третье

Больше года прошло с тех пор, как я написал Вам второе письмо и за всё это время никак не мог, несмотря на моё искреннее желание, продолжать мои к Вам послания: так складывалась обстановка, что я не мог в достаточной мере сосредоточить свои мысли на том, что мне еще хочется сказать Вам по поводу духовного пения и только сегодня впервые за всё это время почувствовал, что опять могу побеседовать с Вами.

Я возвращаюсь к наиболее для меня интересному вопросу обиходного пения, которое, как и ранее, я буду называть простым в противуположность концертному.

Мне думается, что как от чтения требуется, чтобы оно было выразительным, так же и простое пение должно быть выразительным: только тогда оно будет производить впечатление на слушателя, только тогда оно будет достигать своей цели – давать известное настроение или отвечать тому или иному душевному движению слушателя.

И вот именно этой то выразительности и не хватает  у наших духовных хоров: все поётся ровно, без всяких интонаций и оттенков и оставляет слушателя совершенно холодным, остаётся прямо-таки пустое место: привлечь к себе внимание, заставить себя слушать и воспринимать никогда такое пение не будет в состоянии, никогда оно не тронет, не захватит и не заставит зазвучать ни одной душевной струны.

Я нахожу, что регент должен отнестись к тому, что ему предстоит исполнить, так же как чтец, или декламатор: ему необходимо, прежде чем приступить к исполнению вещи, хорошенько и глубже вдуматься в неё, разделить её на составные части по логическому содержанию, определить смысл, характер и настроение, как всей вещи, так и её отдельных частей, затем самому, как следует, все это усвоить и тогда уже только приступать к исполнению.

Возьму для примера тропарь первого гласа: Камени запечатану от Иудеи и воином стрегущим Пречистое Тело Твое, воскресл еси тридневный Спасе, даруяй Мирови жизнь».

Первая часть этого тропаря чисто описательная, тут нет места для какого-нибудь чувства, это простой рассказ, простое описание событий. Вторая часть этого тропаря говорит о том, как силы Небесные приветствовали чудесное событие Воскресения Христа: «сего ради силы Небесные вопияху ти, Жизнедавче: слава воскресения Твоему Христе; слава царствию Твоему; слава смотрению Твоему, едине человеколюбче». Ведь ясно, что в этих словах должны почувствоваться  и передаться слушателям та великая радость, то великое торжество, которые воздвигли Силы небесные славословить Христа. Таким образом вторая часть уже требует иного настроения, чем первая.

Нет сомнения в том, что глаголом жечь сердца людей может только тот, у кого в душе у самого горит священный огонь и я признаю и я отдаю должную дань таланту и вдохновению, но далеко не все может быть достигнуто одним талантом и вдохновением: как и во всякой отрасли искусства, а может быть даже в духовном пении – больше, чем в других. Необходима подготовительная вдумчивая работа, необходимо хорошо и свободно владеть техникой: каждому музыканту, чтецу и декламатору необходимо уметь пользоваться известными внешними приёмами для того, чтобы придать выразительность своему исполнению: я говорю об ускорении и замедлении темпа, об ослаблении и усилении звука, о паузах. И вот всё это совершенно забывается и игнорируется нашими регентами и поэтому то простое пение у них выходит так бледно и бесцветно.

Возьмём ещё для примера «От юности моея». Человек почувствовал, что он погряз в бездне греховной; он увидел, что с самых юных лет он является игрушкой своих страстей и что собственными силами он не в состоянии от них защититься, не в состоянии их побороть и в полном отчаянии, в сознании своего бессилия пред образом Спасителя изливает он всю скорбь своей души: «от юности моея мнози борют мя страсти, но Сам мя заступи и спаси, Спасе мой», - восклицает он и какой здесь чувствуется стремление отречься от всего того, что обуревало и сковывало его душу. И вот мне видится кроткий и спокойный лик Спасителя, который взирает на этого несчастного, подавленного, кающегося грешника и неужели же у этого Спасителя, который призывает к себе  всех труждающихся, всех обременённых с тем, чтобы успокоить их, не найдётся слов утешения и успокоения для этой мятущейся души? Да и где же найти их, как не у него: и вот мне слышится Его ответ: «Святым Духом всяка душа живится и чистотою возвышается, светлеется Троическим Единством священно-тайне». Нужном говорить здесь о том, что эти слова должны быть исполнены совсем с другой интонацией, чем слова первой части, что тут надо дать почувствовать тот мир, ту теплоту, которыми они должны наполнить и согреть измученную, кающуюся душу.

Я не раз Вам высказывал, что никак не могу помириться с тем, как исполняют наши хоры «Верую». Которое поют везде и повсюду и которое мы привыкли называть простым.

Всегда и всюду оно поется ровно, без всяких интонаций, оттенков и пауз, безо всякого выражения, а поэтому оно не производит, да и не может произвести никакого впечатления ни своим смыслом, ни своим содержанием: такое исполнение не может привлечь к себе внимание слушателя.

Опробую уяснить сказанное мною на следующих словах: «Распятого же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша и погребенна. И воскресшаго в третий день по писанием». Всё это поётся, если можно так выразиться, одним духом, а ведь после «и погребенна» стоит точка, значит должна быть пауза, а никто не обращает на это внимания, никто её не соблюдает.

Попробуем же хоть немного разобраться в этих словах. Ведь в этих нескольких коротких словах говорится о распятии Спасителя, Его страданиях и погребении и о Его воскресении из мёртвых: эти великие события до мельчайших подробностей известны каждому от мала до велика и нельзя, а с моей точки зрения, прямо таки недопустимо, произнести их иначе, как с чувством особого благоговения по отношению к страданиям и погребению нашего Спасителя и чувством великой радости по поводу его воскресения: Поэтому словам: «Распятого же за ны при Понтийстем Пилате» должно быть придано строго благоговейное выражение и темп должен быть медленным; «и страдавша и погребенна» надо постепенно всё более и более замедлять темп и обязательно сделать пауза перед «и погребенна», силу же звука довести до pianissimo. Тогда перед слушателями невольно встанут и пройдут так им знакомые и близкие картины сюда Пилата над Спасителем в терновом венце. Его шествие на Голгофу под тяжестью Креста, встреча Симона Киринеянина, Спасителя распятого на кресте между двух разбойников и в глубокой скорби стоящей рядом Богоматери и любимого Его ученика, погребение спасителя Иосифом Аримофейским. Прочувствуйте всё это сами и Вы поймёте, что необходимо дать молящимся хоть немного времени для того, чтобы всё это пережить и прочувствовать, а отсюда получится само собой неизбежность второй уже более продолжительной паузы после «и погребенна». И какой духовный подъём наполнит сердца слушателей, когда они услышат после этого светлые, радостно и торжественно произнесенные слова: «и воскресшаго в третий день по писаниям».

Конечно для того, чтобы достигнуть такого исполнения в более или менее совершенном видео, надо потратить много труда, это не так легко и просто уже потому одному, что и регенту, и певчим надо совершенно отойти от того, что въелось в их плоть и кровь, но за что я имею право утверждать , что результат будет такой, который сторицею окупит потраченные труды и время.

Я говорю, что я имею право это утверждать по той причине, что это было испытано на деле: один регент проникся тем, что я здесь говорю, и по моей просьбе поистине много потрудился над этим и впечатление получилось необычайное: на словах: «и погребени» вся церковь буквально замерла. Мне никогда в моей жизни не пришлось видеть, чтобы пение могло произвести такое сильное и глубокое впечатление в церкви, как это исполнение «Верую», и я никогда не забуду этого момента.

На этом я и собирался окончить настоящее письмо, но я нахожусь еще под впечатлением недавно слышанного мною исполнения «На реках Вавилонских» и мне хочется сказать еще несколько слов по этому поводу, так как они будут иметь прямое отношение к затронутому мною здесь вопросу.

Я скажу, как я понимаю настроение этого псалма. Псалом этот передаёт переживания еврейского народа в плене Вавилонском и передает он их с громадной силой и яркостью. С первых же слов слышится гнетущая тоска по покинутой родине, полная невозможность для этого народа примириться со своим пребыванием в чужой земле, примириться со своими поработителями. «Аще забуду тебе Иерусалиме, забвенна буди десница моя» только сильное чувство скорби, которое ничем, никакими средства и никаким временем не вырвать из сердца, могло вызвать такую фразу, я бы сказал даже, такой обет: «Прильпни язык мой гортани моему» только непримиримая вражда может заставить человека говорить таким языком,. «Дщи Вавилоня, окаянная, блажен иже воздаст тебе воздание твое еже воздала еси нам». Чувствуется, что ничего не будет забыто, ничего не будет прощено. «Блажен, иже имет и разбиет младенцы твоя о камень». Вы слышите, ведь это крик души, которая дышит местью, жаждет возмездия. И, чтобы исполнить этот псалом, надо проникнуться этими чувствами, надо дать эту силу. И вот в исполнении, о котором я сказал, ничего подобного мне не пришлось услышать. Хор, прекрасный сам по себе, а исполнение мягкое, сладкозвучное, которое не дало нужного впечатления, а оставило только неудовлетворённое чувство.

Я слыхал «На реках Вавилонских» в исполнении разных регентов и никогда оно меня не удовлетворяло, всегда оно было бледно и не передавало тех настроений, которыми проникнут этот псалом.

Может быть это происходит потому, что псалом этот изображает чувства ветхозаветного человека, от которых мы должны стараться отойти, ибо здесь нет места для христианского чувства прощения врагам своим, а потому возможно и является невольное безотчётное стремление смягчить краски, которые наложены слишком сильно и ярко; но такому стремлению не должно быть места, ибо оно не соответствует чувствам, изображённым в этом псалме. Музыка же написана так, что она даст полную возможность передать и воспроизвести настроения пленённого, страдающего и жаждущего мести народа.

А теперь до следующего письма, которое, надеюсь, не заставит себя долго ждать.

15 марта 1920 года.

 

 

Письмо четвёртое

В моём третьем письме я говорил о том, что простое обиходное пение должно быть выразительным. Но в этом отношении надо быть очень чутким, осторожным и соблюдать меру. Как всякий шарж, всякое переигрывание коробит художественное чутьё, так еще тем более в духовном пении слишком резко подчёркнутое, неправильно или грубо выраженное настроение произведут самое отрицательное впечатление на молящегося и уж тот вторая беда будет горше первой.

Для того, чтобы пояснить эту мысль, приведу такой пример.

Сознание своих грехов может вызвать в душе человека самые разнообразные чувства и душевные движения: человек может сокрушаться и плакать о своих грехах, молить о их прощении, может почувствовать себя бессильным, чтобы бороться с ними и придти от этого в отчаяние, но человек может и бахвалиться своим грехом. И вот мне однажды пришлось слышать «от юности моея» исполнение было в высшей степени сильное и экспрессивное, но в нём ясно, отчётливо было слышно, что человек именно бахвалился своим грехом. Нельзя же согласиться с таким толкованием этого молитвословия и во всяком случае такое толкование будет чуждо молящемуся. А ведь церковь и духовное пение, заметим себе это и запомни, существуют для верующих и для молящихся, а не для тех, которые приходят в церковь для препровождения времени, или для эстетического удовольствия.

Очень ярко мне запомнился еще такой случай. На одном отпевании пел большой хор – человек пятьдесят. (зачёркнуто)

Но не только исполнение целой вещи или какой-нибудь её части, но даже и отдельного слова, может иногда произвести неблагоприятное и отрицательное впечатление.

В первой стихире на «Господи воззвах» в пятницу на первой неделе Великого поста есть такая фраза «оставим плоти сладострастие», однажды мне пришлось слышать, как слово «сладострастие» было произнесено с такой греховностью, было проникнуто такой чувственностью, что это не могло не покоробить.

То, что я говорю по отношению  к простому, обиходному пению, также в значительной степени относится и к концертному пению. На это мне часто приходилось слышать возражение, что регент бывает связан замыслом автора и что поэтому он не может сделать то, что он бы хотел, что некоторые музыкальные технические условности мешают ему проявить свое творчестве и дать то настроение, то впечатление, которое он желал бы. Но на это я скажу, что если вещь написана так, что она не отвечает тому настроению, которое она должна давать и ее нельзя исполнить так, как следует, то по отношению к таким вещам вопрос решает очень просто: им нет места в церкви и их вовсе не надо исполнять, хотя бы они и были в высокой степени музыкальны и хотя бы они принадлежали перу большого автора.

Но по большей части причина заключается не в этом, ведь каждую вещь разные исполнители непременно будут понимать и исполнять по-своему, по-разному,  одну и ту  же вещь иной раз и не узнаешь в исполнении двух разных регентов. Зачастую исполнитель открывает такие нюансы, которых автор не предвидел, даёт такое толкование вещи, такое впечатление, которого автор и не ожидал. И для того, чтобы дать нужные настроения, о которых я говорю, мешают не музыкальные построения, не замысел автора тому препятствует, а та рутина, которая сковывает нашу душу, не даёт свободно развиваться нашей мысли и фантазии, не даёт нам свободно вздохнуть полной грудью и свободно и просто выразить и выявить наши чувству.

Эта рутина мешает нам искать и заставляет нас бояться новых идей, новых стремлений, мешает нам искать и находить новые пути и не даёт возможности свободному и полному развитию наших талантов и дарований.

Надо искать, искать и искать. Жизнь неудержимо стремится вперёд, то, что удовлетворяло нас вчера, сегодня нас не может уже удовлетворять. Духовный мир, духовные чувства тут – этого никогда не надо забывать и нельзя отставать от жизни; надо идти за ней, надо быть способным и уметь отвечать на новые запросы и быть в состоянии удовлетворять их, а для этого надо работать, работать и работать.

Об этом я поговорю в следующем письме.

Конечно, вопросы, которые я сейчас здесь затронул, имеют общий характер: он в одинаковой мере относится ко  всем сторонам жизни духовной и духовного развития  человека. Но теперь больше, чем когда-нибудь вопрос этот становится на первую очередь и нельзя обходить его в деле духовного пения.

28 марта 1920 года.

 

 

Письмо пятое

Я окончил  своё четвёртое письмо тем, что и в духовном пении также, как и в других отраслях искусства, надо неустанно искать и работать.

В чём должны заключаться искания регента и его личная работа и в каком направлении они должны идти по отношению к отдельным песнопениям, я полагаю, мною уже сказано достаточно.

Все эти искания, вся эта предварительная работа в своей конечной цели должны воплотиться в исполнение хора; а для того, чтобы воплотить их и осуществить на деле и провести в жизнь, регенту предстоит большая работа, о которой я и хочу сказать несколько слов.

Хор для регента есть инструмент, которым он должен технически насколько возможно овладеть в совершенстве.

Как инструмент должен быть настроен, так хор должен быть хорошо дисциплинирован - без этого нельзя добиться нужных результатов.

Каждое движение руки регента, каждое его указание, каждый его намёк должны быть понятны хору и должны быть немедленно им восприняты, это требует прежде всего большой работы над собой: необходимо развить в себе большую духовную силу, чтобы этой духовной силой подчинить себе хор. Никогда регент не получит высокого духовного подъёма хора, если этого подъёма не будет в его душе. Он получит от хора только то, что он сам ему даст: он будет небрежен и хор будет небрежен; он будет молиться и хор будет молящимся в церкви, этого тоже никогда не следует забывать. Регент и хор должны понимать друг друга, должны сжиться между собою и слиться во едино.

Эта работа большая, требующая затраты большого времени и труда. Но тут уже не надо пожалеть ни того, ни другого; останавливаться и смущаться перед этим нельзя: надо помнить, что поставить дело приходится один раз навсегда, а потом его приходится только поддерживать. Хороший земледелец не боится затратить лишний труд на обработку и подготовку почвы, ибо он знает, что за это он получит свой урожай сторицей. Запомним раз навсегда: без труда нет и плода.

Хорошо поставленный и дисциплинированный хор представляет собой постоянную величину: перемена отдельных певцов не может оказать влияние на дело, ибо новые люди, входя в такой, крепко между собою спаянный хор, невольно должны будут подчиниться общему тону и заведённым порядкам.

Постепенно необходимо развить в хоре внимание и способность сосредотачиваться.

Следует усвоить себе, что хотя хор и изображает из себя в руках регента инструмент, но это инструмент живой и он также мыслит и чувствует, а потому нельзя к хору относиться чисто механически, а нужно его посвящать в свои замыслы, надо, чтобы хор относился к своему делу и к своему исполнению сознательно и чтобы он понимал, что от него требуют.

Конечно, и между певцами найдутся такие люди, про которых говорят, что им хоть кол на голове теши, всё равно ничего не выйдет: так таким певцам в хоре, который стремится к художественному исполнению и достижению, не должно быть места.

Я считаю весьма важным, чтобы хор относился к делу сознательно, ибо благодаря этому в хоре всегда будет  поддерживаться интерес к делу и работе и к совершенствованию в исполнении отдельных вещей. А будет интерес, будет и иное отношение к делу. Когда хору будет непонятно, к чему стремится регент, чего он хочет достигнут, то и на него невольно будут действовать увлекающим образом достигаемый результат. А теперь интерес к делу поддерживается исключительно разучиванием всё новых и новых вещей. И народ у нас так уж приучили: настроение, проникновением вещи он не избалован, а поэтому тоже привык удовлетворяться лишь новенькими вещицами да солистами.

Се задуманное и прочувствованное регентом должно быть проведено и отделено на спевке. Вот почему я упоминаю об этом, что казалось бы должно быть ясно само собою. Мне не раз приходилось наблюдать, что регенты не находят нужным в старых и уже петых вещах, а в особенности простом, обиходном пении, новые свои толкования и искания предварительно испробовать и провести на спевке и на спевке добиться того достижения, которое они ищут и которое им не сразу даётся. Иногда это может быть происходит от того, что некоторым кажется, что этим самым они могут подорвать свой авторитет перед хором.

Но ведь пианист, если у него не выходит какое-нибудь трудное место, не будет стесняться своего рояля и своих домашних, а будет добиваться, чтобы преодолеть ту трудность, которая ему сразу не даётся и никогда не пойдёт на публику, не будучи вполне готовым и никто ему не поставит это в укор.

У регента всегда может быть такое вдохновение, которое явится у него вполне неожиданно во время исполнения вещи и это вдохновение может дать такое достижение, к которому в другое время не подойти никакой подготовительной работой. В таких случаях регент должен найти способ и уметь сохранить в себе то, что ему дало его вдохновение, чтобы иметь возможность опять это воспроизвести и развить в дальнейшем, иначе много хорошего и прекрасного пройдёт для нас бесследно и никогда не вернётся.

Не один такой пример прошёл у меня перед глазами. Приведу хоть два из них.

Однажды мне пришлось слышать на свадьбе, как было спето первое начальное «аминь». Казалось бы, что может представлять из себя по себе одно «аминь», что можно с этим сделать и что оно может дать для нашей души и для нашего чувства, но оно произвело на меня такое глубокое впечатление, которого я никогда не забуду. Это было лет восемь тому назад, а оно до сих пор ярко и отчётливо звучит у меня в ушах, до сих пор во мне живёт то впечатление, которое оно на меня произвело.

Это «аминь» было результатом вдохновения богато одарённого талантом регента, но оно появилось случайно, он его в себе не сохранил и много, много раз после этого я слыхал исполнение этого регента и не одну свадьбу прослушал я им проведенную, но это «аминь» больше уже не повторялось.

Тоже один только раз я слышал исполнение также по совершенно случайному вдохновению «к Богородице прилежно»; мне прямо трудно выразить словами, до какой степени это было молитвенно, трогательно и просто: я не могу себе представить более совершенного толкования в передаче этого молитвословия, но оно было опять таки результатом случайного вдохновения, не удержанного в себе его творцом и оно больше никогда не повторилось.

Это очень грустно. Но грустно не потом, что я или кто-нибудь другой, кто также почувствовал бы, как и я, и получил бы такое же духовное удовлетворение от этого исполнения, его более не получим, а грустно потом, что как раз в этих двух вещах получились очень большие достижения:  это забытое «аминь» было произнесено так торжественно, так значительно, что оно сразу привлекло к себе внимание всех присутствующих и заставило их прекратить все разговоры; оно получило значение вступительного аккорда и дало тон всей дальнейшей службе ^Х, и в этом то и заключалось большое достижение. Такое же значение «аминь» могло бы иметь и в других службах, хотя бы например в панихиде.

 

 

Х) Примечание: я употребляю здесь слово тон не в музыкальном смысле: (до мажор си минор), а в смысле колорита, настроения (лирический, драматический, грустный, торжественный тон), так же как слово тон может употребляться в смысле интонации.

 

«К Богородице приложено» было особенно интересно в смысле, как я уже сказал, страшной простоты и молитвенности настроения и в то же время по разнообразию в переходах и интонациях, хотя бы на словах: «ныне притецем грешнии в смирении и припадем в покаянии зовуще из глубины души: Владычице, помози», сколько здесь было и веры, и надежды. Такое толкование и достижение в исполнении могли бы быть громадным шагом вперёд в общем деле развития выразительности в духовном пении, если бы регент сохранил его в себе и мог бы его повторить.

По отношению к дисциплине наши хоры всегда оставляли желать очень многого, и держать себя на клиросе они не умеют. Такие вещи, как опаздыванье к службе, разговоры между собою, небрежная манера держать себя, это всё самые заурядные явления, а такое отношение к делу не может не отзываться на исполнении; небрежное и халатное отношение к делу не(?) может дать только такое же исполнение. Я уж не говорю о том: что такое поведение певцов на клиросе производит крайне неблагоприятное и отрицательное впечатление на молящихся. В такие моменты, как чтение Апостола и Евангелия, оживлённые разговоры между хористами к сожалению представляют собой самое обыкновенное явление. Однажды мне пришлось видеть, как певец с большой шевелюрой во время пения сугубой эктении вынул гребень и стал себе расчёсывать волосы: ведь это может показаться анекдотом, а между тем это факт. И дело регента надлежащим образом воспитать свой хор.

Но надо сказать, что и регенты часто бывают грешны в этом отношении.  Я видел, например, как регент во время пения одного молитвословия перелистывал какую-то книжку и хор в конце концов совершенно разъехался.

Необходимо требовать от певцов, чтобы они держали себя в церкви с уважением к тому месту, где они находятся, и к тому делу, которому они служат. Между прочим я замечу, что в то время, когда хор не поёт, всем певцам и в том числе и регенту следует поворачиваться и стоять лицом к алтарю, это невольно заставит держать себя более сдержанно и благопристойно и не распускаться.

Никакого замешательства на клиросе не должно быть допускаемо и все должно быть предвидено: порядок службы должен быть точно определён заранее и известен регенту и певцам; ноты должны быть заблаговременно приготовлены и разложены по партиям. Всё это может быть и мелочи, но на деле они имеют очень большое значение.

В третьем письме я уже указал на то, что для того, чтобы произвести то или другое впечатление, дать то или другое настроение и в музыке, и в пении, и в чтении, существуют известные технические приёмы: усиление и ослабление звука, ускорение и замедление темпа, перемена интонаций, паузы. Регент должен усвоить себе эти приёмы и уметь ими пользоваться; это также большая работа, но безусловно необходимая, ибо всё это имеет очень большое значение для достижения выразительности в исполнении. Например: зачастую паузы на знаках препинания не соблюдаются: хотя бы «аз рех: Господи, помилуй мы» обыкновенно поют без паузы, а это неправильно, ибо благодаря этому недостаточно оттеняется смысл и взаимное отношение этих двух фраз: «я сказал», а что же я сказал? «Господи, помилуй мя», и сделав небольшую  паузу после «аз рех», мы этим самым дадим нашему исполнению больше осмысленности и вместе с тем выразительности. Вообще вовремя сделанная пауза (экспрессивная) и правильно выдержанная может не только привлечь внимание слушателя, но и в полном смысле этого слова заставить себя слушать.

Этим я закончу этот ряд моих к Вам писем.

Вопрос о службах церковных в их целом, их построение и взаимная связь между хором и причтом – это дело дальнейшего.

В самых кратких словах я попытался изложить в этих пяти письмах результат моих искания в течение целого ряда лет. Несомненно, что каждый человек понимает, чувствует и воспринимает вещи по-своему, но я надеюсь, что тому, кто внимательно прочитает эти строки, будет понятно, какое настроение может возбудить во мне исполнение: «ныне отпущаеши», когда солист с чувством собственного достоинства выступит на середину хора, поправить свой воротничок, чтобы он его не беспокоил и со всей силой своего могучего баса запоёт: «Ныне отпущаеши раба Твеого Владыко по глаголу Твоему с миром», эти слова, которые проникнуты бесконечной верой , сознанием величия Промысла Божия и смирением и покорностью перед Ним Боговдохновенного Старца Симоона Богоприимца.

Мне очень хотелось бы получить от Вас ответ на мои письма: для Вам должно быть вполне понятно, что меня весьма интересует, какой отклик найдут они найдут в Вашей душе.

Мне хотелось бы, чтобы дело, о котором я заговорил, на этом не остановилось: если мои мысли и взгляды правильны, то их надо развивать дальше и продолжать двигаться вперёд. Всякое возражение, всякая критики этому могут только способствовать, они ведь служат лучшим побудителем и вдохновителем для дальнейшего нашего художественного, умственного и духовного развития, без чего движение вперёд невозможно.

Итак, я жду Вашего ответа.

18 мая 1920 г.

 

 

Каютов

                                      Чеснокову

 

Письмо шестое

 

В прошлом году я прочитал мои письма о духовном пении к Н.М.Данилину в небольшом кружке лиц, среди которых находились и Вы: мои слушатели в общем согласилися с теми мыслями и положениями, которые я в них высказывал, но при этом М.Ипполитов-Иванов указал на то, что вопрос этот мною далеко не исчерпан, что его надо взять шире и глубже и что желательна его дальнейшая разработка. Насколько я с этим согласен видно из того, что в моём пятом письме к Н.М.Данилину я указывал на то, что вопрос о службах церковных в их целом, их построении и взаимная связь между хором и причтом, это дело дальнейшего. А так как мои первые письма возбудили к себе интерес среди лиц близко стоящих к делу духовного пения, то я считаю возможным продолжать начатое мною дело. С моими дальнейшими письмами я обращаюсь к Вам, потому что с Вами я уже много беседовал и ранее об общей постановке духовного пения и о необходимости достижения целостности впечатления в Богослужении.

Приступая к вопросу о значении духовного пения и его постановке, вот на чём прежде всего останавливает моё внимание. Духовному пению отведено очень большое и видное место в нашем Богослужении, а ведь пение, как и всякого рода музыка, оказывает огромное влияние и воздействие на душу человека: музыка может действовать на человека возвышающим и облагораживающим образом, но она может действовать и раздражающим и опьяняющим образом; музыка может успокоить и умиротворить душу человека, и она может взволновать её; она может способствовать тому, чтобы человек сосредоточился в себе самом, углубился в себя самого, но и наоборот может подействовать на него развлекающим образом; она может увлечь его в совершенно нежелательную сторону. И вот с этим-то значением музыки, с этим влиянием её на душу человека по-видимому у нас совсем не считаются в деле духовного пения, об этом совсем забывают. Я думаю, можно с уверенность сказать, что у нас заботятся только о том, какое впечатление произведёт песнопение в том или другом музыкальном изложении на слух присутствующих в церкви, а вовсе не на душу молящихся, насколько оно удовлетворит их эстетическое чувство, а вовсе не духовную потребность. А ведь такое отношение к делу является несомненной и крупной ошибкой, ибо, предлагая молящимся отдельные, прекрасно исполненные, интересные музыкальные номера и произведения, мы тем самым превращаем Храм Божий, Храм Молитвы в концертный зал.

Для того, чтобы убедиться в этом, пойдёмте в какую угодно большую церковь ко всенощной накануне храмового праздника или на торжественное Богослужение, которые теперь так принято устраивать в Храмах Московских, и везде мы увидим одну и ту же картину: полная Церковь, все ждут, что будут петь, какие номера будут исполнены, какие солисты будут выступать; все знают, какой протодиакон приглашён; все идут как на концерт. И регент прекрасно это знает и чувствует и соответственно этому он и готовится к службе: все его стремления направлены к тому, чтобы насколько возможно увеличить свой хор, составить программу из самых интересных номеров и обеспечить себя интересными солистами, самый же Праздник и всё, что к нему относится – тропари, стихиры и проч. – это всё на втором плане. И что же получается: пропели «Благослави, душе моя, Господа» Ипполитова-Иванова, «Блажен муж» Рахманинова – всё это очень интересно; затем поются стихиры, но что здесь можно показать: ведь это простой обыкновенный глас, ну что здесь может быть интересно; но петь всё-таки нужно, ибо устав этого требует: пропели так, что никто, как следует, не понял и не разобрал, но это не важно, а вот сейчас будет «Свете тихий» - это уже опять номер и тут можно показать своё искусство, пропели Чайковского и все очень довольны. Если протодиакон прочитал простую эктению, то это вносит уже некоторого рода разочарование, ведь все ждали Чесноковскую. Выходит духовенство на литию и певчие поют концерт, ведь это гораздо интереснее, чем стихира Празднику; а вовремя литии уже все ждут, какой солист будет петь «Ныне отпущаеши». Окончилась лития, окончилась вечерня, начинается утреня, выходит чтец читать шестопсалмие: это уже совсем неинтересно и часть народа находит, что уже довольно послушали и уходит из церкви, а любители духовного пения выходят на время шестопсалмия, чтобы обменяться мнениями по поводу исполнения номеров песнопений: неправда ли, какая печальная и грустная для Храма, если только поглубже в это вдуматься, картина.

Очень многие найдут, быть может, что я преувеличиваю, но мне думается, что по существу я близок к истине. Конечно, не все приходят в Храм с таким настроение: приходят в Храм и люди, жаждущие и ищущие духовного наслаждения, духовной поддержки и утешения, а что они в действительности получают: не получают ли эти люди камень вместо хлеба и не отдыхают ли эти люди своей душой в такие моменты, как я об этом говорил в моём первом письме к Н.М.Данилину, когда запоют тропарь «Во Иордани, Крещающуся Тебе, Господи» или «Правило веру и образ кротости». И я скажу: регент должен позаботиться не только о том, чтобы удовлетворить эстетическое чувство любителей и знатоков духовного пения, но ещё более он должен позаботиться и подумать «и о всякой души христианстей, скорбящей же и озлобленней, милости Божия и помощи требующей.

Невольно мне здесь вспоминается следующий случай. Это было в то время, когда мы с Н.М.Данилиным организовали небольшой хор в Церкви при Общине Христианская Помощь. Некоторые мои знакомые пришли ко всенощной накануне Праздника Введния, так как слышали от меня, что  Н.М. особенно готовится к этой всенощной. За этой всенощной конечно много было исполнено и концертного пения. После службы одна из моих знакомых обратилась ко мне с вопросом, что по моему мнению было гвоздём этой всенощной; без малейшего колебания и сомнения я отвечал, что гвоздь заключался в стихире «Радуется небо и земля», и это было действительно так по тому настроению и по той силе, с которой была исполнена эта стихира, но это и должно быть так, и никак не иначе, если только можно искать гвоздь среди духовных песнопений, исполненных во время торжественной всенощной. Думаю, что в этом согласится со мной всякий, кто помнит эту стихиру и кто чувствует и понимает значение этого Праздника.

Вспомним эту стихиру: «Радуется небо и земля, небо умное, грядущее зряще: в божественный дом воспитатися честно, Деву едину и непорочную, к ней же дивяся Захарие вопияше: двере Господня Храма отверзаю Тебе двери, радующеся в нем ликовствуй. Познах бо и веровах, яко уже избавление прииде проявленно Изриалево и родится из Тебе Бог Слово, даруяй  Мирови велию милость». Неужели может быть сомнение в том, что на первом плане у Всенощной накануне Праздника Введения Пресвятой Богородицы во Храм должна быть ярко отмечена эта стихира, положенная на торжественный пятый глас, а не «Свет тихий» или «Хвалите имя Господне» того или другого автора. А как у нас относятся к исполнению таких стихир и какое придают им значение, я уже говорил в моих предшествующих письмах, да и право каждый это знает.

Вы конечно прекрасно понимаете, что я вовсе не хочу отрицать концертное пение и выступать его противником, отнюдь нет: напротив я нахожу, что концертное пение должно занимать в нашем Богослужении соответствующее и подобающее ему место (об этом я буду говорить дальше), я хочу только сказать, что службы наши состоят не из одного концертного пения и нельзя все наши заботы устремлять на то, чтобы лишь исполнение концертов поставить на первый план и при том, как отдельных номеров без всякой внутренней их связи между собой и остальными частями Богослужения, ибо этим самым прежде всего нарушается целостность впечатления, а цельность впечатления это один из способов, одно из необходимых условий, которые дают возможность проникнуть в душу человека и пробудить в ней те или другие чувства, создать в ней те или другие настроения: нарушается цельность впечатления – нарушается и настроение, а поэтому необходимо стремиться к тому, чтобы служба представляла собою всегда нечто целое, последовательное и законченное.

Для наших постоянных Богослужений, то есть всенощной, включающей в себя вечерню и утреню, и литургии за весьма малыми исключениями, мы не имеем вполне цельных и законченных музыкальных произведений; у нас есть литургии Чайковского, Ипполитова-Иванова, Гречанинова, Рахманинова, Чеснокова, всенощные Чайковского, Рахманинова и Чеснокова и это, кажется, всё, что имеется у нас в этом отношении. Да и то редко, редко, когда вы можете услыхать эти литургии и всенощные полностью, а большею частью из них исполняются лишь отдельные номера.

Таким образом регенту самому приходится составлять эти службы из разных отдельных номеров, связать их между собою в одно целое, законченное и совокупностью их дав определённое, нужное впечатление и настроение, которое не нарушалось бы несоответствием или непоследовательностью отдельных частей между собою: как в мозаике из отдельных камушков, он должен создать цельную, законченную картину, которая возбуждала бы и поддерживала бы в слушателях соответствующие чувства и настроения, а для этого надо проявить и своего рода проникновенность и своего рода самостоятельную творческую деятельность. Какая это важная, глубокая и серьёзная задача.

Отсюда ясно видно, насколько задачи регента шире, глубже и ответственнее, чем задачи хотя бы оперного дирижёра: оперному дирижёру приходится иметь дело с оперой, вещью вполне законченной, в которой отдельные части внутренно уже связаны между собою: ему дано в ней всё от начала до конца, ему дано вполне законченное, готовое, цельное произведение, которое он и воспроизводит так или иначе в зависимости от своего таланта; а регенту, прежде чем приступить к исполнению, необходимо собрать отдельные разрозненные части, соединить и сплотить их в одно целое и одухотворить это целое определённым внутренним содержанием и настроением.

До следующего письма.

12 июня 1921 года.

 

 

Письмо седьмое

За последнее время мне несколько раз пришлось убедиться в том, что некоторые из тех, кто познакомился с моими письмами о духовном пении, вывели из них заключение, что я не придаю значения достоинству хора, как такового. Такое заключение совершенно неправильно и, если его можно вывести из моих писем, то разве только потому, что в своих письмах я не говорю об этом вопросе. Но ведь в моём первом письме к Н.М.Данилину я сказал, что хор я считаю внешней стороной духовного пения и этот вопрос для меня является совершенно самостоятельным и пусть его разрабатывают специалисты, я же предметом своих писем избрал только внутреннее содержание духовного пения; но так как вопрос этот поселяет некоторое сомнение, то я считаю нужным сказать по этому поводу несколько слов.

В моём первом письме я высказал такое положение, что хор это инструмент, а ведь несомненно, что чем совершеннее инструмент, тем более от этого выиграет исполнение и конечно мы всегда предпочтём слушать пианиста на Бехштейновском рояле, чем на каком-нибудь неважном пианино: чем совершеннее хор, как в музыкальном отношении, так и по своему составу, тем лучше. Это положение настолько ясно и бесспорно, что, думается, совершенно излишне его и доказывать.

Но вот, пожалуй, о чём надо поговорить и что в высшей степени важно себе усвоить: хор ведь это только инструмент, а инструмент сам по себе на даст ни  настроения, ни вдохновения; как бы не был совершенен хор, но если регент не стоит на должной высоте, если он неправильно понимает свои задачи, то пение такого хора не будет духовным: хор, оттого, что он стал на клирос и запел духовные песнопения, еще не сделается от этого духовным. Духовным будет только тот хор, во главе которого стоит регент, который чувствует и понимает те духовные настроения и переживания, с которыми верующие приходят в Церковь и который своим исполнением в состоянии удовлетворить их духовным потребностям и ответить на их духовные запросы.

Конечно в данном случае всегда будет играть большую роль талант регента, его природная духовная чуткость и такт, но я нахожу, что помимо всего этого есть определённые, известные условия, соблюдение которых является обязательным для регента и несоблюдение которых всегда будет неблагоприятно отзываться на том впечатлении, которое будет производить духовный хор.

Об этом-то мне и хочется поговорить с Вами. Познакомившись с моими взглядами в этом отношении, Вы, быть может, с одной стороны отметите те ошибки, которые в них могут оказаться, с другой стороны укажете те пробелы, которые, весьма возможно, я допускаю.

Прежде всего регент должен стремиться к тому, чтобы пение его хора было проникнуто молитвенным настроением. Мы приходим в Храм для того, чтобы там отрешиться от земных забот и сосредоточиться в молитве, но мы слишком слабы нашим духовным существом и нашими духовными силами, и нам трудно,  приходя в храм, вполне и сразу отрешиться от окружающего и сосредоточиться и создать в себе молитвенное настроение: наше внимание привыкло рассеиваться от какого-нибудь пустяка, от каких-нибудь мелочей; мысли наши по привычке разбегаются в разные стороны, мы не в состоянии, придя в Храм, сейчас же оставить за его стенами наши заботы, тревоги и увлечения, которые стремятся за нами в Храм и ни за что не хотят нас и там оставить и покинуть.

Пение духовное и должно помочь нам сосредоточиться в себе, помочь нам создать в себе молитвенное настроение, а поэтому регент и его хор, входя в Храм,прежде всего должны усвоить себе, что их пение должно быть молитвенным, что это и должно быть их главной целью и задачей, что одной музыкальности и стройности пения еще слишком недостаточно. Становясь на клирос и регент и хор должны усвоить себе, что они становятся наравне с причтом участниками Богослужения и от них требуется такое же благоговейное и внимательное отношение к Богослужению, как и от членов причта. В этом духовном отношении регент обязан подготовить и воспитать себя и свой хор совершенно так же, как и в музыкальном отношении. Регент и хор должны быть для молящихся образцом и примером тому, как нужно держать и вести себя в Церкви; они должны помнить, что они пришли в Храм именно для того, чтобы исполнить несколько интересных музыкальных номеров. Вместе с причтом регент должен стремиться к тому, чтобы молящиеся чувствовали потребность простоять все Богослужение до конца, а не уходили бы из Храма среди службы, удовольствовавшись тем, что они прослушали несколько красивых музыкальных номеров.

Цельность впечатления несомненно должна играть громадную роль для того, чтобы достигнуть желательного молитвенного настроения для того, чтобы привлечь к себе внимание слушателей и поддерживать в них это настроение. Для достижения цельности впечатления все отдельные части должны быть внутренно связаны между собой; последующее должно гармонировать с предыдущим и вытекать из него; не должно в отдельных частях допускать внутренних между собою противоречий. А для этого от регента требуется известная подготовительная работа к каждой предстоящей службе.

Каждая служба имеет своё значение, имеет свой характер, своё настроение: всенощная накануне двунадесятых праздников должна заключать в себе торжественное настроение и совсем иное настроение будет иметь всенощная заупокойная.

Дать в этом отношении какие-нибудь вполне точные, определённые и исчерпывающие правила невозможно, да и не нужно: это надо почувствовать, надо развить в себе чувство молитвенности, духовного вкуса и меры. Но дать в этом отношении некоторые общие указания, думается вполне возможно и нужно, тем более, что вопрос о цельности и законченности Богослужений по-видимому до сих пор очень мало, а быть может и совсем не затрагивался, поэтому на нём следует остановиться и его вообще необходимо разрабатывать.

В построении церковных служб, мне думается, можно провести известного рода аналогию с постройкой зданий: в здании все отдельные его части должны гармонировать между собою, все они должны быть осмыслены и между собою связаны, они должны друг друга дополнять и обуславливать, должны быть выдержаны в одном стиле. Представьте себе, что на фасаде здания в Александровском стиле архитектор поставил бы рамы в окнах в декадентском стиле, лепку сделал бы в стиле рококо, а башню поставил бы в стиле готическом: ведь мы бы возмутились подобным фасадом и сказали бы, что он безграмотен; ведь то же самое может получиться, да и зачастую получается, при построении служб церковных: точно также может быть нарушен их стиль, которым по отношению к службам церковным, я сказал бы, является настроение.

Среди наших Богослужений мы имеем несколько таких, которые являются вполне цельными и законченными: под такими службами я разумею Светлую Заутреню, великопостные Богослужения, венчание, панихиду, отпевание... Все эти службы проникнуты определённым настроением и каждый из нас испытывая на себе ту силу и яркость впечатления, именно благодаря цельности и законченности их построения, которое они производят на нашу душу. Какое радостное и поистине светлое впечатление оказывает на нас Светлая Заутреня: за этим впечатлением мы идём в церковь в Пасхальную ночь и с этим впечатлением мы возвращаемся из Церкви и уносим его с собой; я по крайней мере чувствую, что какое-нибудь концертное пение во время этой Заутрени, хотя бы и очень красивое и музыкальное, не только ничего не прибавит к нашему настроению, а наоборот может его настолько нарушить и лишить нас того духовного подъёма, который мы все переживаем во время Светлой Заутрени. Но тому, кто этого не чувствует, объяснить этого нельзя.

Но таких цельных и законченных служб у нас очень мало: мы слышим их в особенные и исключительные моменты; обыкновенные же наши Богослужения представляют собою постоянную смену и духовных песнопений, и гласов, и помимо того одни и те же песнопения поются в разных концертных переложениях и, конечно, составить нечто целое, нечто законченное из отдельных, как будто разрозненных, частиц – задача очень и очень  нелёгкая, которая требует, повторяю, и большой работы, и большой подготовки.

Для того, чтобы лучше пояснить мою мысль, я приведу несколько примеров, из которых будет видно, каким образом может нарушаться цельность Богослужения.

Мне пришлось недавно быть на одной заупокойной всенощной: пел прекрасный по своему составу хор. Во время канона было исполнено «Величит душа моя Господа» Чеснокова – соло для сопрано - красивая сама по себе вещь; исполнительницей выступила сопрано с прекрасным голосом, но какой диссонанс в смысле настроения внёс этот номер в эту всенощную, настроение заупокойной всенощной было нарушено: да и действительно, как можно связать эту вещь с последующим «Бога бо человеком невозможно видети» обычного напева. Закончена была всенощная концертным Великим Славословием, автора не знаю, чтобы показать всё искусство и богатство голосов хора. Какое же впечатление могло остаться от этой заупокойной всенощной.

Полагаю, что можно утвердительно сказать, что яркие, концертные номера за заупокойной всенощной не должны исполняться и что они всегда будут мешать цельности впечатления и нарушать настроение.

А вот, что мне пришлось переживать не раз во время всенощной накануне Благовещения. Во время Великого поста, как известно, службы совершаются только великопостные за исключением суббот и воскресений, но для такого великого Праздника, как Благовещение, делается исключение, и всенощная накануне, если праздник приходится среди недели, служится по особому чину: начинается всенощная по-великопостному чтением, затем Великий Пост уступает своё место Празднику: поются стихиры, совершается лития, полиелей, величание, поются ирмосы, а Великое Славословие уже не поётся, а читается, и это невольно заставляет нас почувствовать, что торжество прославления Праздника окончено и что Праздник, в свою очередь, как бы уступает своё место Великому Посту и невольно, незаметно, может быть, для нас самих к нам в душу вместе с чтением Великого Славословия проникает уже совершенно иное настроение – настроение, соответствующее великопостному Богослужению, и нашему привычно настроенному духовному уху уже слышится, что скоро будет прочитано «Господи и Владыко живота моего»; в душу нашу проникает постепенно тихое и смиренное настроение и всякий яркий и громкий звук хора должен нарушать это настроение. Диакон начинает читать сугубую эктению и до очевидности ясно и душа ваша этого требует, чтобы сугубое «Господи помилуй» было пропето тихо и мягко по великопостному, а вместо этого вы обыкновенно слышите это «Господи помилуй» поющимся полными и громкими голосами, и каким диссонансом врывается вам в душу это «Господи помилуй» и как сразу нарушает оно всё ваше настроение.

Всё это происходит оттого, что над этим не задумываются, не останавливают над этим своего внимания, а проще сказать, этого не чувствуют, а ведь наше Богослужение от этого очень страдает, оно ведь благодаря такому несознательному отношению к делу теряет свой характер и, я бы позволил себе сказать, свой внутренний духовный смысл.

Приведу еще один пример. На литургии Василия Великого, как известно, молитвы тайно произносимые священником гораздо больше и по времени они продолжительнее, чем на литургии Иоанна Златоустого, а поэтому песнопения поются в более замедленном, протяжном темпе, дабы священник мог успеть прочитать то, что ему полагается и это даёт службе свой особый характер и настроение: здесь можно бы употребить выражение «свой стиль». Мы привыкли к этому стилю в воскресные дни Великого Поста, когда служится литургия Василия Великого. Однажды мне пришлось слышать, как одним прекрасным хором было исполнено в один из воскресных великопостных дней за литургией Василия Великого «Милость мира», «Достойно и праведно есть», «Свят, свят, свят Господь Саваоф» Соломина, а «Тебе поемъ» Рахманинова было пропето для того, чтобы показать прекрасный голос солистки, но ведь стиль-то этим был совершенно нарушен и вместе с тем было нарушено настроение.

За последнее время приходится слышать униссонное пение Богородичных Догматиков Знамённого распева и у меня является вопрос: будет ли гармонировать с таким напевом «Свете тихий» Чайковского? Я нахожу, что нет, что, если мы поём Богородичный Догматик в знамённом стиле, то и другие песнопения должны быть построены в более подходящем к нему стиле, иначе цельность впечатления будет нарушаться.

Полагаю, что этих приведённых примеров достаточно, чтобы уяснить мою мысль о том, каким образом несоответствие между собою по внутреннему своему настроению и по своему стилю отдельных номеров может нарушать цельность впечатления.

До следующего письма.

 

 

Письмо восьмое

Высказывая мои взгляды на построение духовного пения и Богослужения, я готов только, как видите, о всенощных и литургиях праздничных, будничных же служб я не касаюсь, ибо хор в них участия не принимает. Так же я не касаюсь здесь и служб, имеющих особый характер, своё собственное, особое построение, как службы великопостные среди седмиц, венчание, панихида и т.д.

Я нахожу, что праздничные всенощные и литургии по отношению к настроению следует разделить на следующие главные основные группы: 1) обыкновенные воскресные службы, 2) торжественные праздничные, 3) Триодь Постная и 4) Триодь Цветная. Каждая из этих групп имеет свое особенное присущее ей настроение, имеет, я сказал бы, свой стиль. Каждый из этих стилей внешним образом до некоторой степени выявляется в соответствующих песнопениях, так, например, во время Триоди Постной поются  «На реках Вавилонских», «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче», в Триодь Цветную «Христос воскресе», «Да воскреснет Богъ»; в торжественные праздники поются особые стихиры, тропари, за всенощными совершается лития; за литургиями в Господские Праздники поются антифоны. Всё это с внешней стороны способствует созданию особого настроения для каждого из этих стилей. Я нахожу, что эти стили можно было бы назвать обыкновенным, торжественным, великопостным и цветным.

Из моих предшествующих писем, я полагаю, совершенно ясно, как я определяю настроение этих четырёх стилей и я не буду в этом отношении повторяться, а отмечу здесь только, что стиль обыкновенный должен отличаться от остальных стилей своей простотой и несложность: я нахожу, что за обыкновенными всенощными необходимо петь такие вещи,, как «Блажен муж», «Свете тихий» почаще простым напевом и вообще не следует петь слишком сложные и яркие концертные номера и этим сохранять различие между обыкновенными и торжественным стилем. Вообще за обыкновенными службами не следует злоупотреблять концертным пением: истинная красота все-таки в простоте, и всё слишком сложное и изукрашенное в конце концов прискучивает и приедается и даже нас начинает утомлять. Это никогда не следует забывать.

Когда мы проникнемся настроением каждого из этих стилей и почувствуем их разницу между собою, то этим самым уже в значительной степени для нас уяснится понятие о цельности Богослужения и о возможности его нарушить: для нас тогда станет вполне понятным, что не подобает во время Триоди Постной петь такие концерты, как «Воскликните Господеви», а во время Триоди Цветной «Помышляю день страшный» или «Внуши Боже», и мы почувствуем, что подобный выбор концертов будет нарушать настроение и тем самым будет нарушена цельность Богослужения.

Надо заметить, что каждый предмет мы можем рассматривать двояким образом: можно рассматривать каждую его часть отдельно и получать впечатление от каждой отдельной части и можно рассматривать предмет в целом. Рассматривая каждую часть здания отдельно, я могу найти все эти части выполненными художественно и законченное, но, если я отойду от здания на некоторое расстояние и буду рассматривать его в целом, то я могу увидать, что отдельные художественно выполненные части между собою не гармонируют, благодаря чему общее впечатление от фасада у меня может получиться уже совершенно отрицательное. То же самое  может получиться и при построении Богослужения: если отдельные песнопения не гармонируют между собою, то никогда не может получиться общего, цельного впечатления.

Регент должен выработать в себе способность мысленно отойти на некоторое расстояние от построенного им Богослужения, чтобы увидать, насколько оно проникнуто нужным настроением и насколько оно является цельным и законченным.

В каждом из четырёх упомянутых стилей отдельные службы опять-таки могут строиться в разных настроениях: отдельным службам может быть придан им присущий колорит. В особенности это относится ко всенощным, в которых уже само по себе заложено большое разнообразие благодаря постоянной смене гласов, стихир, ирмосов и т.д. Во время обыкновенной всенощной поются ирмосы и «Отверзу уста моя», и «Крест начертав», и «Спасителю Богу» совершенно разные по своему настроению, и в построении той или другой всенощной всё это можно учесть и принять во внимание.

У отдельных служб торжественного стиля так же точно могут быть найдены и соблюдены подобающие им характер и настроение: тропари «Рождество Твое Христе Боже Наш» и «К Богородице прилежно ныне притецем грешнии» совершенно различны по своему настроению. Праздник Рождества Христова и Успения Пресвятыя Богородицы также вызывает у нас различные настроения, сообразно с которыми и могут строиться те или другие Богослужения. Это различие в отдельных службах уже более тонкое и уловить его, я это хорошо понимаю, не так легко.

Говоря о цельности впечатления, которое должно на нас производить духовное пение в Богослужении в зависимости от взаимоотношения и связи между собою отдельных песнопения, нельзя обойти вопрос о значении в этом деле контрастности в исполнении.

Как я уже говорил, наше внимание очень легко развлекается, нам трудно надолго остановиться на одном предмете или впечатлении, наше внимание от этого быстро утомляется. Для того, чтобы поддерживать наше внимание, необходима смена впечатлений, что в музыке и достигается контрастностью: смена силы и яркости звука, темпа. Слишком тихое и монотонное пение совершенно в одинаковой степени, как и слишком громкое и яркое, должны утомлять слушателей своим однообразием.  И это надобно особенно себе запомнить и усвоить; наоборот, некоторого рода разнообразие в этом отношении будет к себе привлекать и удерживать их внимание.

Вот пример такой контрастности: во время Светлой Заутрени среди ярких и радостных мотивов вы слышите пение «Плотию успнув», исполняемое совершенно в ином настроении и как оно сразу проникает в вашу душу, как оно сильно её захватывает.

На литургии Василия Великого после тихо, мягко и медленно пропетого «Тебе поём» и предшествующих песнопения, как особенно ярко выделяется «С Тебе радуется», в то же время, сохраняя колорит этой службы.

Вообще контрастностью можно пользоваться очень широко. Приведу такой пример: за всенощной во время чтения канона, если ирмосы поются громко, пропев «Величит душа моя Господа» тихо, мягко и, наоборот, если ирмосы поются тихо, пропев «Величит душа моя Господа» более ярко, мы несомненно усилим впечатление. Недавно я слышал, как «Господи воззвах» и «Да исправится молитва моя» на первый были пропеты громко, а стихиры «Вечерняя наша иолитвы»  были пропеты тихо и получилось прекрасно впечатление. «Блажен муж» простое можно пропеть и тихо, и громко, и в соответствии с этим поставить это песнопение в известного рода контрастность с последующим исполнением стихир на «Господи воззвах» или с предшествующим «Благослови душе моя Господа».

В зависимости от того, какие и как будут петься ирмосы, «Воскресение Христово здеше» может быть пропето тихо и громко, в более скором и в более замедленном темпе. Я сказал в зависимости от того, как будут петься ирмосы, потому что одни и те же ирмосы могут петься по-разному: для «отверзу уста моя» есть переложение удивительно яркое Кастальского и есть переложения несравненно более тихие и мягкие. Мне приходилось слышать исполнение стихир на «Господи воззвах» седьмого гласа в одном и том же хоре и громкое, и тихое: и то, и другое было и очень красиво, молитвенно и, главное, вполне осмысленно. Наше осмогласие даёт возможность разнообразия в этом отношении до бесконечности.

Я думаю, что гораздо лучше привлекать внимание молящихся этого рода контрастностью в исполнении, проникнутой религиозностью и молитвенностью, чем исполнением ряда отдельных, ничем между собою не связанных, интересных музыкальных номеров.

При построении духовного пения в богослужениях надо ещё заметить, что между всенощной и литургией мы видим очень большое различие в том отношении, что так называемая переходная часть, состоящая из обиходного пения и дающая постоянную смену гласов и песнопений, как то: стихир, ирмосов, и т.д. – и составляющая значительную часть всенощной, в литургии почти совершенно отсутствует. Литургия состоит из одних и тех же постоянных, неменяющихся песнопений, меняются только тропари и прокимны. Это обуславливается различием во внутреннем содержании этих Богослужений: всенощная является, если можно так выразиться, обычным Богослужением, как бы подготовительным к Литургии, Литургия же есть совершение величайшего в нашей Церкви Таинства Евхаристии, во время которого всё наше внимание, всё наше духовное существо должны проникнуться этим великим моментом, в нём должны сосредоточиться, а для этого мы должны: «всякое ныне житейское отложить попечение»; ничто лишнее, ничто постороннее не должно вас развлекать, поэтому и песнопения должны быть одни и те же и только допускаются различные их музыкальные переложения, которыми и возможно отметить тот или другой стиль.

Всё это с одной стороны в значительное степени облегчает возможность достигнуть цельности впечатления в пении во время Литургии сравнительно со всенощной, но с другой стороны здесь перед регентом ставится особая задача проникнуться мистичностью этого Богослужения и своим пением способствовать верующим отрешиться своим духовным существом от всего земного, вознестись к небу и приблизиться к Тому, Кто превыше всего и всех нас.

Я полагаю, что сказанного мною достаточно для того, чтобы в общих чертах уяснить, в чем заключается по моему мнению цельность в Богослужении по отношению к духовному пению и какое она должна иметь значение.

Считаю необходимым только еще раз повторить и напомнить, что для того, чтобы достигнуть этой цельности впечатления, регент должен мысленно провести перед собой всю составленную им службу от первого до последнего «аминь», чтобы иметь возможность видеть, насколько все избранные им напевы и то выражение, которое он намерен им придать связаны между собою и насколько они соответствуют друг другу и только тогда он будет в состоянии дать себе отчёт, какое впечатление произведёт и какое настроение даст построенная им служба.

Но конечно вопрос о цельности Богослужения ещё не исчерпывается одним духовным пением: в Богослужении участвуют члены причта, которые также могут и должны способствовать своим взаимоотношением с хором достижению цельности впечатления.

Об этом до следующего письма.

22 июля 1921 года.

 

 

Письмо девятое

Цельность Богослужения во всей её полноте может быть достигнута лишь в том случае, если между причтом и хором будет взаимное понимание и единение: между ними должна царить полная гармония. Мне думается, что вряд ли в этом отношении может быть достигнут заметный результат, если между регентом и причтом не будет совместной предварительной работы, которая только и может привести их к взаимному понимаю друг друга. Эта совместная работа не должна ограничивать только одними разговорами и обменом мнений, а должна выражаться и в участии членов причта на спевках. Всё это я говорю для тех, кто хочет отрешиться от парящей у нас рутины и хочет работать.

Мне думается, что в чтение эктений и в произнесение возгласов так же, как и в пение вполне возможно внести некоторого рода оттенки, некоторого рода художественное разнообразие, которое отнюдь не помешает молитвенному настроению. Например: диакон эктении на литии мог бы начать читать тихим голосом и затем с каждым прошением всё более и более повышать голос и последнее прошение «Еще молимся и о еже услышати Господу Богу» закончить полным голосом; также и хор должен начать «Господи помилуй» тихо и вместе с диаконом с каждым прошением петь всё громче и громче и закончить с такой же силой, как и диакон. Я указываю на это только, как на возможный пример по моему; я лично такого характера исполнения эктении на литии не слыхал, но мне представляется, что это могло бы быть и красиво в музыкальном отношении и молитвенно и после этого особенно выделилась бы столь проникновенная молитва: «Услыши ны Боже, Спасителю наш, упование всех концев земли».

Но, конечно, прочитать таким образом и диакон, и хор могут только после того, как они это срепетируют и, может быть, и не один раз. Может быть случайно это выйдет хорошо и без спевок, но это будет только случайность, на которую рассчитывать и полагаться недопустимо.

Мне очень часто и во многих церквях приходилось слышать, как диакон оканчивал прошение на литии ярко и с большой силой, а хор отвечал ему «Господи помилуй» тихо и мягко, в замедленном темпе, и никакой цельности впечатления не получалось: для меня, по крайней мере, в таких случаях чувствовалась какая-то пустота между диаконом и хором, какой-то провал.

По отношению к контрастности, о которых я говорил в восьмом письме, точно также у регента и диакона есть обширное поле для обширной совместной работы. Приведу такой пример: у всенощной во время чтения кафизм поставим себе пропеть и прочитать «и ныне и присно» и малую ектенью, как можно тише и мягче и, если диакон обладает подходящим голосом, то пусть прочтёт он малую эктенью и октаву; сделаем после «аминь» некоторую паузу: отверзаются Царские Двери, и запоём ярко и радостно «Хвалите имя Господне» и такое же яркое впечатление, подготовленное этой контрастностью, мы вызовем в сердцах у молящихся.

Читать эктении можно и более просто, и более широко и торжественно, и хор должен отвечать обычное «Господи помилуй» в соответствии с тем, как читается эктенья. И в этом отношении совместной работой можно достигнуть очень больших результатов.

Ответить диакону: «Слава Тебе Господи слава Тебе» при окончании чтения Евангелия в действительности не так просто, и я скажу, что очень и очень редко вы можете услыхать, чтобы хор и диакон слились в этом между собою. Однажды мне пришлось слышать, как диакон, обладающий прекрасным голосом и громадным подъёмом в Богородичный Праздник закончил слова Евангелия «тем же убо блаженни слышащии слово Божие и храняще е», чудный же хор во главе с талантливым регентом почувствовал эту красоту и мощь и с такой же силой ответил ему: «слава Тебе, Господи, слава Тебе»; некоторое время голос диакона оставался на фоне хора, и затем они слились вместе. Впечатление было поразительное и, самое главное, вполне молитвенное. Не раз я слыхал потом этого диакона и этот хор, но подобного исполнения я не слыхал. А если бы они поработали вместе с регентом на спевке, то они может быть достигли бы даже большего совершенства. Работая совместно, они вне сомнения нашли бы и другие оттенки, другие настроения для окончания чтения Евангелия.

Каждый возглас, каждое прошение в эктеньи представляют собою музыкальную фразу, и здесь есть, над чем поработать. Возьмём хотя бы такой возглас «Богородицу и Матерь Света в песнях возвеличим»: этот возглас разные диаконы и произносят по-разному; этот возглас можно закончить и вверх, и вниз, в музыкальном отношении его можно построить весьма разнообразно: приходилось слыхать диаконов с очень хорошими голосами, которые именно в смысле художественном произносили этот возглас далеко неудовлетворительно, и их манера его произносить не находилась в соответствии с исполнением хора.

Само собой разумеется, что говорю о том, к чему следует стремиться, но во всяком отдельном случае поневоле приходится считаться с действительностью, которая много для нас подчас делает невозможным: что же делать, если приходится петь с диаконом без слуха, о многих достижениях в таком случае не приходится и говорить. Но мы во всяком случае должны и обязаны работать, по скольку только позволяют нам наши силы и наши возможности, и никто, конечно, не вправе требовать от нас больше того, что мы можем сделать.

Обыкновенно поют у нас на два клироса, и зачастую левый клирос бывает далеко не так удовлетворителен и не соответствует правому, и это обстоятельство также может нарушать цельность и стройность Богослужения. В особенности это имеет значение в тех песнопениях, в которых оба клироса чередуются между собою. Надо, конечно, принимать возможные меры к тому, чтобы насколько возможно согласовать между собою оба клироса. Мне приходилось слышать, например, как в «Богородице дево, радуйся» деления ставились левым и правым клиросом по-разному: один клирос пел «Богородице Дево, радуйся/ благодатная Марие», а другой – «Богородице Дево, / радуйся». Это производит неприятное впечатление, конечно, легко устранимое, стоит только обратить на это внимание.

«Ангельский собор удивися» поют большею частью на два клироса, и зачастую между ними  получается уж слишком большое несоответствие. И я сказал бы: если правому клиросу трудно одному пропеть все шесть стихов, то не лучше ли было бы пропеть четыре стиха, но одному клиросу.

Я не хочу здесь затрагивать вопроса, насколько необходимо пение левого клироса и о том, что, если мы заботимся, чтобы правый клирос стоял на высоте, то надо подумать и о левом клиросе, а скажу только, что я предпочёл бы слышать на левом клиросе, если он не вполне удовлетворителен, пение лишь одних эктений.

Цельность, стройность Богослужения часто также нарушается поведением  певцов на клиросе. Но об этом я уже говорил, а здесь только не могу не упомянуть об одном явлении, к сожалению, во многих хорах имеющему место: как только начинается шестопсалмие, как только чтец произносит «аминь. Слава в вышних Богу и на земли мир в человоцех благоволение», сейчас же певцы спешат покинуть клирос и выйти из церкви и возвращаются к концу шестопсалмия, причём даже опаздывают к пению эктении в церковь, оставляя за собой струю табачного запаха. Шестопсалмие представляет собою чтение избранных псалмов, которые полагается слушать с особым внимание и с особым благоговением; певцы же, проходя среди молящихся, тем самым нарушают порядок, развлекают их внимание и невольно своим примером увлекают также некоторых выйти за ними из церкви. Какая грустная, печальная, до боли сердца обидная картина. Можно ли здесь говорить о цельности Богослужения, о молитвенном настроении.

Для цельности Богослужения имеет значение не только пение, но и чтение. Но это опять-таки совершенно самостоятельный вопрос и здесь я его касаться не буду.

До следующего письма.

29 июня 1921 года.

 

 

Письмо десятое

Я предполагал затронуть еще отдельно вопрос о концертном пении, но мне думается, что вопрос этот уже в достаточной степени освещён в моих предшествующих письмах, я повторю лишь здесь к чему он сводится в коротких словах.

Концертное пение вносит собою некоторого рода разнообразие в Богослужение и этим самим, удовлетворяя также нашим эстетическим потребностям, оно должно способствовать тому, чтобы поддерживать наше внимание, оно должно удерживать наше внимание и наши помысли в храме, а не уносить за его пределы; оно должно способствовать нам в нужные моменты сосредоточиться в себе. Концертное пение должно соответствовать, как по форме, так и по содержанию тому моменту, когда она исполняется и для которого оно предназначено. Концертное пение должно быть проникнуто молитвенным и религиозным настроением. Вот задача для композитора, задаче же регента заключается в выборе подходящих концертных предложений, в согласовании их между собою и с простым обиходным пением и в известной проникновенности их исполнения.

К этому я считаю ещё нужным прибавить, что с течением времени наши вкусы меняются: мы стремимся найти новые формы, новые способы удовлетворения наших растущих запросов и потребностей, и эти искания мы видим также и по отношению к концертным переложениям в духовном пении: на наших глазах многие композиторы отходят в область прошлого и уже не в состоянии нас удовлетворить. Но в этих исканиях и композиторам, и регентам надо быть очень осторожным, надо помнить, что людям в главной их массе, не так легко отрешиться от того, к чему они привыкли и что сделалось дорого их душе. С сугубой осторожностью в этом отношении надо подходить к особым, исключительным службам, как, например, службы страстной седмицы. Мы все с детства привыкли в них к известным определённым мотивам и их между собою сочетанию: идя в церковь в эти дни, мы ждём услыхать эти мотивы и, если мы услышим, что-либо другое, то это невольно лишает нас того настроения, к которому мы стремились, это невольно причиняет нам духовное огорчение.

На третий год существования моего хора мы пропели «Сеченым сечется Море Чермное» в новом переложении: ко мне подошёл один из молящихся и сказал: «Что вы хотели достигнуть, пропев это «Сеченым сечется»? Да, разве, идя в церковь, это мы хотели услыхать? Мы сюда шли не за новой музыкой, а за тем, что дорого нашей душе, и этого-то вы нам и не дали». И я нахожу, что он был глубоко прав. Да и действительно, если мы слышим «Херувимскую Песнь», которая нас не удовлетворяет, то ведь в следующее же воскресенье, или в следующий праздник, мы услышим другую, а хотя бы «Тебе одеющагося» Турчанинова, от которого мы привыкли получать определённое, глубокое настроение; мы ведь ждём целый год и, если мы его не услышим, если новая вещь не даст нам того же настроения, то разочарование наше усугубляется тем, что нам опять придётся ждать целый год, чтобы услыхать то, к чему привыкла, чем дорожит и что ищут наша душа. Поэтому-то я и нахожу, что ко всяким новшествам в таких службах надо подходить с особой осторожностью и нарушение заложенной в них цельности и стройности всегда будет для нас особенно заметно и чувствительно.

 

 

Заканчивая на этом ряд моих к вам писем, я хочу сказать ещё несколько слов в их заключение.

Этими моими письмами к вам и к Н.М.Данилину я вовсе не предполагал исчерпать во всей полноте вопрос о духовном пении. Я себе поставил несколько иную задача. Мое внутреннее чувство говорит мне, что по отношению к духовному пению у нас получился некоторый уклон от надлежащего пути: мы слишком увлеклись формой в ущерб содержанию, и это лишает наши богослужения присущей им цельности, проникновенности и молитвенности, без которых они теряют своё значение. Мы слишком увлеклись концертным пением и потеряли вкус к простому, обиходному пению, в котором заключается и большая, на расстоянии столетий не преходящая красота и глубокое содержание. Вместо того, чтобы сочетать концертное и простое пение между собою и этим сочетанием еще более осмыслить и украсить наше богослужение, мы поставили во главу угла концертное и сольное пение, а простое обиходное пение находится у нас в пренебрежении. В результате этого у нас получается не цельное и стройное Богослужение, проникнутое определённым настроением, а исполнение отдельных музыкальных номеров, по больше части, ничем между собою внутренно не связанных. Нет у нас единения между хором и причтом: хор у нас сам по себе, а причт сам по себе, и зачастую хор всякими концертными и сольными исполнениями стремится выдвинуть себя на первый план и затмить собою всё остальное.

Если это действительно так и происходит, то  это – наш грех, который мы должны стремиться осознать и исправить: если мы уклонились от настоящего пути, то мы должны употребить все наши силы и старания, чтобы вернуться на истинный путь. Вот, в чём заключается сущность поставленного мною запроса.

Я глубоко верю в то, что вопрос поставлен в общих чертах правильно и своевременно: он стоит перед нами и требует от нас своего разрешения.

Вопросами о цельности и стройности Богослужения, о поддержании в них известного настроения, о соответствии и согласовании между собою, изложенных в разных музыкальных переложениях, отдельных песнопений, о взаимоотношении простого, обиходного пения с концертным, по видимому, у нас до сих пор мало, и вопросы эти как следует не затрагивались.

У меня эти вопросы появились через несколько лет после того, как я составил свой хор, и возникли они у меня по той причине, что я не мог найти духовного удовлетворения в пении своего хора. Когда у меня появились эти вопросы и когда в них я увидал причину своей неудовлетворённости, я стал искать руководства, в котором я мог бы найти ответы и указания, которые разрешили бы мои сомнения и искания, но такого руководства я не нашёл. Не найдя такого руководства, я стал искать руководителя, который дал бы мне определённые указания в этом отношении, но такого руководителя я также не нашёл. Тогда же я узнал, что ни в семинариях, в которых готовили своих учеников быть членами причта и служителями Церкви, ни в Синодальном Училище, которое готовило своих учеников быть регентами, о духовном пении, его значении в Богослужении, его воздействии на душу молящихся, о достижении в Богослужении цельности настроения, ничего не говорилось, эти вопросы не поднимались и ими, как будто, не интересовались. По моему мнению это был очень крупный пробел в воспитании наших будущих служителей Церкви и регентов, и этот пробел необходимо восполнить.

Я думаю, что это вполне возможно, и вот, как мне рисуется постановка это дела: желательно образовать кружок из лиц, интересующихся духовным пением, которые решили бы посвятить несколько времени и труда изучению и разработке вопросов, связанных со значением и постановкой у нас духовного пения. Весьма желательно, чтобы в состав этого кружка вошли лица близко стоящие к делу, то есть духовные композиторы, регенты, члены причта и вообще люди могущие быть полезными и готовые послужить этому делу. Этот кружок мог бы начать разрабатывать эти вопросы теоретически. Одновременно с этой кабинетной работой следовало бы провести и практическую деятельность: посещая Богослужения и слушая разные хоры, обсуждая совместно положительные и отрицательные стороны их пения и постановки дела, знакомиться с исканиями и достижениями отдельных регентов, делать те или другие вывод и заключения, которые и стараться постепенно по мере возможности проводить в жизнь и давать таким образом делу надлежащее развитие и направление.

Мне представляется, что такая работа может быть очень плодотворной и что в непродолжительном времени она даст некоторые положительные результаты.

Надо положить доброе начало, а сама жизнь, наш лучший учитель, покажет нам, что надо дальше делать.

Вашего ответа, хотя бы в самых общих чертах, я жду с большим нетерпением и надеюсь, что он не заставит себя долго ждать.

 

9 августа, 1921 года.

 

А.Каютов